Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива
Сегодня нам впервые дают кумыс уже по 2 бутылки (т. е. 1 л). Он мне пришелся очень по вкусу. С бутылками кумыса пойдем в лес. Потом – обед и т. д. На меня нашла уже этакая санаторная блажь, когда ни о чем, кроме еды, спанья и прочей ерундишки, не думается.
Устроился я прекрасно и на год (а то и на два!) сделаю себе хорошее, даже отличное, здоровье. Сейчас поужинал. В столовой – концерт силами разных халтурщиков. Я сижу в саду на скамье и дописываю. Горят лампы на фонарях, тихо, и никак не скажешь, что идет война. Вот тут, вдали от всяких неудобств военного времени, по-настоящему чувствуешь, как многого оно нас лишает.
Ласта! Напиши, как идут дела в школе? Передай от меня приветы. Как ты сама? Где Юрка и Чижарик? Не скучай. Не волнуйся и по поводу моего беспокойного нрава – я веду себя как подобает – главным образом провожу время в мужском обществе, благо оно здесь интересное.
Женская половина санатория (это, Ласта, ответ на вопрос) занимает довольно скромное место в моих делах, еще даже не всех успел разглядеть как следует. Но, конечно, за себя не ручаюсь (говоря в духе Тартарена).
6/viii 1943 – г. Шафраново
Дорогие мои!
До чего же радостно сейчас на душе. Орел и Белгород – наши! В Москве – салют! Итак, лето 1943 года повернуло ход войны в другую сторону. Трудностей, конечно, еще много, но – победа будет наша и уже не очень за горами.
По этому случаю охота выпить, но, к сожалению, кроме кумыса и кипяченой воды здесь ничего нет.
Чувствую себя прекрасно (горы готов своротить!). Нравлюсь некоторым девицам, а сам себе – еще больше (как всегда). Денег у меня вполне достаточно – перевод ни к чему.
Вот и вся моя жизнь.
Письма мамы отличаются по своей интонации от пышущих оптимизмом отцовских:
Дорогой мой, милый, любимый!
Скучаю ужасно без тебя. Сегодня просто места себе не найду, эх, не было бы войны, поехала бы к тебе, когда она, проклятая, кончится. Скоро, наверное, – ты уже, конечно, знаешь о нашем наступлении, вот здорово!
Часто-часто я вспоминаю наше пребывание в Севастополе, ведь мы очень мало с тобой по-настоящему вместе бывали, отдыхали. Мне кажется, если бы это возможно было бы осуществить, я бы очень быстро поправилась. В жизни моей мне очень не хватает твоего внимания. Это не забота о нашей семье, о всяких материальных благах, не об этом внимании я говорю.
Недавно пришли с Адой с огорода (годом раньше, осенью 1942 года, завод выделил подсобный участок для выращивания овощей. – Ред.), уже несколько дней, как возвращаемся с огорода с двумя полными сумками: тут и огурцы, и картошка, и морковь, и свекла, и капуста, и петрушка, уже съели несколько помидоров, ты просто с ума сойдешь, когда увидишь это изобилие. Хорошо было бы зиму прожить здесь, а к весне уехать в Москву.
Огород наш – это великолепная плантация. Уже едим свои огурчики (сладкие, хрустящие!). Зреют помидоры, растет морковь, свекла, прекрасная капуста. Мы с Адой каждый вечер на огороде, болтаем там, трепемся на всякие позволительные и непозволительные темы, время пробегает незаметно.
Евгений Еремин
Володя вспоминает:
От Жени – Е. Н. Еремина, мужа Адочки, – одно время долго не было вестей с фронта. В доме об этом хоть вроде и не говорили, но понимали. Во всяком случае, даже я, пятилетний пацан, понимал: что-то не очень хорошее с Е. Н., скорее даже плохое!
Об этом не говорили, но… И только отец – блестяще! – об этом “заговорил”. Пришла какая-то газета, где награждался ген. армии Еременко! Отец – и я при нем, делали-то “вместе” – вырезал и выклеил, что награждается Еремин Е. Н. И преподнес, не побоялся! Сейчас мне ясно, как фантастически трудно было на это решиться, если задуматься. Если представить, что Жени нет или что он ранен! Да мало ли что.
Через два дня после “нашей” газеты – а выклеено было все прямо в газете – пришло письмо от Жени!
Вот это долгожданное письмо с фронта:
11.12.42
Дорогая моя! Пользуясь первой возможностью, пишу тебе, любя больше, чем когда-либо. Жив и здоров, что главное, хотя испытания выпали на нашу долю немалые. Перед нашей частью была поставлена серьезная задача, и мы испытали на себе ряд бешеных контратак немцев. Здесь были и авиация, и минометы, и танки, одним словом, все степени “сабантуя”.
– Сабантуй – какой-то праздник?Или что там – сабантуй?– Сабантуй бывает разный.А не знаешь – не толкуй.
Вот под первою бомбежкойПолежишь с охоты в лежку,Жив остался – не горюй:Это – малый сабантуй.
(Это из “Василия Теркина” Твардовского)При случае напишу о других видах этого “праздника”. Сейчас напряжение значительно ослабло. Не знаю, надолго ли. Несмотря ни на что, уверен в скором окончании войны и грядущем счастливом свидании. Привет всем. Горячо тебя целую.
Твой Женя.На фронте – его призвали 9 августа 1941 года – Евгений Николаевич Еремин вел дневник, за что ему полагался по законам военного времени расстрел. Начинается он так:
В случае моей смерти убедительно прошу передать этот дневник моей жене Ценципер Аде Борисовне. По адресу: Казань, 18, поселок, д. 7, кв. 3.
18.1.42
Новый год встретил в вагоне эшелона, перебрасывающего нашу часть от подступов к Москве в район Осташкова, озера Селигер, верховья Волги. Общая роль части не вполне ясна. Занимаем покинутые немцами деревни. На дороге то и дело попадаются скрюченные закоченевшие трупы фашистских молодчиков, снег рядом с ними, наш белоснежный девственный российский снег, напоен чистейшей почерневшей арийской кровью. Больше, больше ее! Чтобы весь снег из белого стал красным…
19.1.42
…Важнее другое, то, что нечисть отступает и гибнет, распилившись по широким просторам нашей необъятной и суровой для захватчиков, дорогой Родины. Живого немца я еще не видел, а трупов много, но с трупом не поговоришь. Хочется же спросить: “Wie geht es mit Blietzkrieg” или сказать: “Nun, mein liebe Hans, das Lebensspiel ist zu Ende”[7] – и все. Что бы он ответил?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
